Козлодрание

И в душе его разлилось блаженное спокойствие. Мягкий и пронзительный луч света, пробившись сквозь тьму, емко и прозрачно вырисовывал картины прошлого. И в этом луче света все виделось по другому: одни ситуации, что когда-то казались ему важными, уменьшались до незначительных размеров; а те, которые раньше казались ему ничтожными, вдруг увеличивались и становясь главными.

…Разык вышел, как он говорил, из дыры в горе и зажмурился, и радостно вдохнул воздух, пронизанный солнцем. Потом весело раскрылил широкие плечи и безмятежно улыбнулся. Сотни раз ему приходилось выходить из штольни - черной дыры в горе на дневной свет, и каждый раз это было для него праздником. Хоть маленьким, но все-таки праздником. И всегда возникало наивное удивление и детская радость.
Помахивая пустым ведром, он стал подниматься по каменистой тропе к верхней площадке. Там, впечатавшись круглыми боками в песочную подушку, возлежали огромные железные бочки с бензином, соляркой и тосолом. Поднимаясь, Разык прислушивался к обрывкам разговора, доносившегося сверху и перекидывал дужку ведра из руки в руку. Вдруг ведро выскользнуло, ударилось о камень, подскочило и, бренча и взвизгивая на скальных уступах, поскакало в пропасть.
- Отю-тю-тю! Ва-па-ба-гей! - заулюлюкали вслед ему рабочие на
верхней площадке.  
- Разык, зачем козла в пропасть пустил? - прокричал сверху вечный напарник Разыка по ручной проходке шурфов Мишка Шерман.
- Сам ты козел, - незлобливо отозвался Разык, - если ведро от козла отличить не можешь!
Сверху раздался дружный хохот
- Разык, пустое ведро - плохая примета. Пропасть обидится!
- Табун тебе на язык, - сказал Разык, обнажив в улыбке желтые от наса зубы. Подойдя к рабочим, он за руку поздоровался с каждым, последнему протянул свою большую, как сковорода, пятерню Мишке Шерману.
- Сколько тебя учить? Не табун, а типун на язык,- поправил Мишка.
- Какая разница, - махнул рукой Разык.- Как хочешь, так пускай тебе и будет. А ты, почему из прогула пришел, а сам ко мне не пришел сказать «здравствуй, друг»?
Рассмеялись, облапили друг друга два геркулеса, маленький, обросший рыжей щетиной Мишка Шерман и чернобородый великан Разык, которого за глаза многие звали «большой таджик».  
- И как только тебя, такую дылду, конь на козлодраниях носит? - покачал головой Шерман.
- Сам у него спроси, - улыбнулся Разык.- А теперь мне с тобой болтать времени нету, для нового геолуга в штольню надо… солярку принести. Немного проверить человека надо.
Разык подошел к бочке, возле которой стояло ведро с надписью «солярка», набрал в него бензина из соседней бочки, подмигнул Мишке и направился вниз, к штольне.
- Ма, товарищ господин геолуг, - сказал он, на прямой вытянутой руке протягивая полное ведро мужчине в нахлобученной на самые глаза оранжевой каске и в камуфляжной куртке, - как раз то, чего тебе надо хочешь - солярка.
Камуфляжный мужчина, не принимая тяжести, склонил голову набок, как бы заглядывая в ведро, обмакнул в него палец, поднес под тусклую лампочку, повертел его, понюхал и покачал головой.
А Разык продолжал держать полное ведро на прямой, не дрогнувшей от тяжести руке и выжидающе смотрел на геолога.
Новый геолог, понимая вызов проходчика, не торопился с ответом, а снисходительно поглядывал на горизонтально прямую руку, держащую полное ведро, и ждал, что она вот-вот задрожит и опустится.
Но Разык продолжал легко держать тяжесть и улыбался наивной детской улыбкой, никак не вяжущейся с его богатырским сложением.
- Ай, Разык, - наконец, не выдержал затянувшейся паузы геолог, - говорят, ты опытный проходчик. А до сих пор солярку от бензина не можешь отличить.
- Вай, - удивился Разык, не ожидавший такой «подкованности» новенького. Он с интересом посмотрел на него и расплылся в улыбке: Розыгрыш не удался. - Хорошо, товарищ господин геолуг, уберем бензинку, принесем солярку. Какой вопрос, да…
«Бензиновый» розыгрыш сделал день их знакомства запоминающимся для обоих.
К тому же Разык сразу понял, что с новеньким у него сложатся непростые отношения, а это было очень не кстати.
Лето уже катилось за ледяную вершину Кара-Тага. За летом, не отставая ни на шаг, кралась рыжая лисица-осень. Неотвратимая осень приближала не только конец лета, но и пору повсеместных свадеб, а вместе с ними- и ожидаемые Разыком козлодрания. Прежний геолог всегда отпускал Разыка на козлодрания. А как будет с новым?
Приближение этой осени, впрочем, как и прошлой, было особенно тревожным. С афганского берега пограничной реки Пяндж выстрелы раздавались порою так близко и часто, что, казалось, вот-вот «бешеные псы» оголтелой сворой переправятся через бурную воду, и тогда – прощайте и свадьбы, и козлодрания, и связанные с ними надежда Разыка на победы, и на хорошие денежные куши. А у Разыка были все основания для надежд. Он уже несколько сезонов подряд выходил победителем во многих козлодраниях.  
…Время шло. Со дня «бензинового» инцидента, между проходчиком Разыком и геологом Абдулло установились странные отношения: каждый из них понимал, что другой – не промах, и относился к нему с настороженностью, по принципу «палец в рот не клади».  
Непосредственно в штольню Разык и Абдулло попали почти одновременно. Абдулло прибыл в геолого-разведочную партию из Таджикского геологического управления, где он после института всячески старался сделать карьеру и даже расположил к себе дочь начальника управления. Но красавица Хадижат не спешила одаривать его благосклонностью. И колесо карьеры, что поначалу катилось с такой легкостью и скоростью, вдруг стало пробуксовывать и обдавать Абдулло грязью каких-то неудавшихся хитростей и управленческих интриг.
А карьеру очень хотелось сделать - и не столько в геологии, сколько в быту за счет геологии. Одно зависело от другого. Его мелкая зависть к преуспевающим людям постепенно переходила в плохо сдерживаемую ненависть к ним.
Порою он ловил себя на том, что ему хочется подойти к припаркованной к тротуару иномарке и разбить камнем лобовое стекло, почему-то именно лобовое. У него это, по-видимому, ассоциировалось с понятием «в лоб дать». Или хотя бы сделать вмятину на переднем крыле, как фингал поставить. Зачем? А так, пусть знают, что не они одни… Что он тоже есть на этом свете.
В Абдулло жил дух несостоявшегося лидера, который постепенно превратил его в человека с воинствующим комплексом неполноценности. Ему казалось крайне малым то, чего он успел достичь. А вокруг было столько всяких «гадов», которые так или иначе, по тем или иным показателям обошли его. Он хотел сделать большее, перемочь других переуспеть. Абдулло был готов для этого потрудиться. Но никак не удавалось найти ту самую точку, в которую, уперев рычаг, можно было бы перевернуть земной шар. Да, другие были, видимо, ловчее чем он, удачливее. Он с этим не мог мириться. И постепенно желание первенства, как химическое вещество во время реакции, замещалось в его душе другими веществами: различными претензиями ко всем окружающим. В результате получалось какое-то новое еще неведомое ему соединение, новый продукт, который не давал душе покоя, все время зло будоража ее. И ходил этот неглупый человек с душою, как бы прищемленною дверью – и не бог весть как больно, а ноет.
- Дура, - однажды неожиданно сказал он в автобусе симпатичной, молодой женщине в норковой шубке. – В такой шубе надо в такси ездить, чтобы людей не раздражать, поняла!?
Женщина удивленно посмотрела на него и покрутила у своего виска указательным пальцем, мол у тебя с головой не в порядке.
- Это у тебя, - огрызнулся Абдулло.
В геологическую партию Абдулло приехал не работать, а зарабатывать. Сама работа с ее содержанием и качеством становилась вторичной по отношению к деньгам. Деньги, они нужны были, чтобы купить свою иномарку (пусть знают), свою квартиру (не хуже, чем у других), но главное, чтобы доказать им всем… Что доказать? А неважно что – пусть знают.
Настоящий мастер своего дела проходчик Разык вызывал у Абдулло не просто раздражение, а скрытую враждебность, ибо они были антиподами по своей сути. Однако рабочие, видевшие отношения этих мужчин со стороны, считали их чуть ли не друзьями. Причем к такому же мастеру своего дела Мишке Шерману Абдулло не скрывал своей неприязни. «Чужой человек, - говорил он про Мишку. – Наверное, когда-нибудь, кого-нибудь обмануть хочет». «Нет, не хочет. Потому что он же мой друг», - всякий раз с усмешкой возражал Разык, и всякий раз этим раздражал Абдулло.
Разык перешел на механическую проходку в штольню незадолго до появления в ней геолога Абдулло Саидова и никак не мог привыкнуть к работе в этой каменной трубе. У него было такое ощущение, что гора, в которую он влез, сдавливает его крупное, ширококостное тело.
То ли дело было наверху, где над головой - неоглядное небо, вокруг раздолье, а в руках, словно маятник на длинном древке, взлетает и падает подвластно силе Разыка пудовая кувалда. Взлетает и падает, возвращаясь по кругу и успевая как бы мимоходом смачно и крепко «поцеловать» бур точно в самый его хвостовик, в самую «пуговку». Свою пудовую игрушку, они с Мишкой Шерманом иронично и ласково нарекли кувалдометром, красивое слово, какое-то приборное «кувалдометр».  
Там, на просторе, душа и мускулы Разыка были всегда вместе и вместе пели одну красивую, неслышимую другими песню. А что здесь, в штольне? Этот шайтанский отбойный («отбивной») молоток - дыр-дыр-дыр – всю душу вытрясает.
Здесь великие мастера ручной проходки, великие «ручные экскаваторы» Разык Разыков и Мишка Шерман стали такими же, как все. «Дыр-дыр-дыр» всю смену то ли рычит, то ли ругается «отбивной» молоток, даже разговаривать друг с другом не дает. Тесная и шумная работа.
А ведь еще недавно слава этих двух «ручных экскаваторов» летела впереди них по всем геологическим партиям Таджикистана, Узбекистана и Киргизии. Прорабы и начальники партий с пристрастием следили за их миграцией из одной партии в другую. И в этом не было ничего удивительного, ведь полевые партии это – первопроходцы геологической индустрии. Хорошие «ручники» нужны там, где работы ведутся в условиях бездорожья и необустроенности, на энтузиазме, на мускульной силе, на азарте; где еще нельзя опираться на механизацию, электрификацию и прочие «зации».
Разык и Мишка до прихода в штольню несколько лет работали в паре: то один – как подсобник, то другой. Бить вручную горизонтальные шпуры – дело очень даже непростое. Простым оно может показаться только человеку несведущему или равнодушному. Представьте: один - упирает длинный шестигранный бур в скальную породу, подставляя его хвостовик под удар кувалды партнера. Промажет молотобоец – и рука подсобника изуродована. А другой это - тот, кто в эту смену работает «первым номером»… О нем следует сказать особо. Точнее, его надо живописать. И неважно, кто в тот момент играет роль первой скрипки: Мишка или Разык. Какая разница, как зовут виртуоза, важно, что он – виртуоз.
Вот он на крепко упертых, словно вросших в скалы ногах стоит обнаженный по пояс. Мускулы загорелого торса рельефно золотятся под солнцем, и каждая чуть расслаблена и весела в жадном желании работать. Тугие плечи развернуты так, что все тело вписывается в одну воображаемую плоскость вместе с буром. Взгляд прицелен в металлический пятачок бура, уже «зацелованный» до блеска пудовым слитком кувалды. Вот она чуть покачивается, готовая через мгновение, описав размашистую дугу, точно и смачно «поцеловать» бур. «Поцеловать» и, не задерживаясь, легко продолжить свое непрерывное кружение.
Смуглое кизиловое древко кувалды как бы «вытекает» вертикально вниз из кулака правой согнутой в локте руки мастера. Веки его чуть приопущены. На губах, как тень, едва заметная усмешка. Вздох – выдох. Слиток кувалды на длинной рукоятке качнулся маятником вперед – назад. Амплитуда – размашисто увеличивается: шире, еще шире. И вот уже началось, завелось на полную. Металлический слиток стремительным окружьем пошел махово, широко. Взлетел выше головы «маэстро». Потом пронесся по-над землей, сдерживаемый древком. С убыстрением. Раз. Еще раз. Пока мимо бура, для разминочки… Как в песне: «размахнись рука, да раззудись плечо…» И размахнулась. И раззудилось. И асе вошло в ритм, в единый процесс.
Ах, как лихо, как виртуозно работали эти искусники. До сих пор горняки и геологи передают из уст в уста то давнее событие, когда Разык и Мишка на спор (на ящик коньяка) каждый по сто раз с завязанными глазами били своими «кувалдометрами» по пятачку бура. Один держал бур, а другой, с завязанными глазами, бил. И не разу ни один, ни другой не промахнулся. Оба выиграли. И оба поставили друг другу по ящику коньяка. Всю неделю «гудели» проходчики вместе с прорабом Ван Ваном Невзоровым во славу мастеров.
Да только вот, оказывается, странное это дело - человеческая слава. Попали ручники-виртуозы на механическую проходку «в общее стадо» - и заурядные проходчики, те самые, которые еще недавно ходили смотреть на работу Разыка и Мишки, как на спектакль, восхищались ими и пили их коньяк, теперь эти же проходчики быстро привыкли к тому, что кудесники работают с ними рядом и делают такую же будничную работу, как они. А значит, в их глазах кудесники стали такими же, обычными проходчиками, как все. Позолота особого уважения к мастерам не только стерлась, но даже покрылась ржавой коррозией мелких человеческих слабостей – зависти, злорадства, мщения. За что? А за то, что ты пусть и не сегодня, но вчера позволил себе быть лучше, выдвинуться, стать на виду.
Люди не любят бывших кумиров, ибо не прощают им своих собственных пороков. Это так же естественно, как то, что непорядочный человек не любит порядочного уже за то, что тот становится невольным укором его совести, если даже она и похоронена где-то на самом донышке его души. В прежние сезоны козлодраний тогдашний геолог не мог не дать Разыку отпуска за свой счет, потому что знал: не дашь отпуск - все равно уйдет. Но тогда не вернется. А терять такого проходчика было бы глупостью.
Разык беспокоился, что Абдулло не даст ему отпуска и тогда придется с ним ругаться, но к удивлению Разыка, новый геолог не стал ему чинить препятствия с отпуском «за свой счет». Более того, он даже поговорил по душам, внимательно расспросил, где будут проходить игрища, далеко ли от Пянджа, в каком кишлаке и пожелал удачи. Потом, подмигнув, спросил, а не страшно ли Разыку участвовать в такой дикости.
- Козлодрание – это хорошо,- осклабился Разык.- Если конь зурный и рука крепкая – все будет хорошо.  
- Ну-ну, - как всегда с подковыркой сказал Абдулло. – Пускай твой конь принесет тебе удачу.
  - Хорошо, пускай. Я скажу ему, что ты так сказал, - согласился Разык,
Да, зурный конь - особая гордость и надежда джигита. Что такое «зурный»? В одном слове сливается все: здоровый, быстрый, азартный, неуступчивый… А еще - злой, бесстрашный, верный – всех качеств, которые вобрало это слово и не перечесть. Разыковский вороной Беркут был именно таким – зурным.
На вид он мог показаться несколько несуразным, не пригодным для козлодрания: невысок, непропорционально длинен туловищем, и ноги могли бы желать большей стройности… А на деле Беркут был самым подходящим конем для безжалостного противоборства людей и коней. Рослому Разыку было удобно, наклонившись со своего конька, подхватывать с земли тяжелую козлиную тушу.
Козлодрание… Едва прозвучит сигнал к началу игрища, как все всадники поддают в бока уже разгоряченным коням шенкелями, бросая их к лежащей на земле обезглавленной туше козла. Двадцать – тридцать злых коней сталкиваются, протискиваются, визжат, кусаются и лягаются. Камчи свистят и по конским крупам и по человеческим спинам. Тут не до разборок: кто вместо своего коня стеганул чужого или дал джигиту под ребра. Все способы хороши, все приемлемы – лишь бы оказаться первее и ловчее других. Лишь бы добраться до заветной туши, подхватить ее, мгновенно приладить под коленом ноги, крепко упертой в стремя, и… И вырваться из этой конно-человечьей кучи-малы.
Победителем станет тот, кто сможет один в противоборстве со всеми привезти истерзанную тушу козла на свадебный той, бросить ее к ногам жениха и невесты.
И тогда коня победителя покроют дорогим призовым ковром, а джигит получит за свою доблесть еще и «свой» дорогой подарок. И станет почетным гостем тоя.
В последнее время Разыку сопутствовала удача. В дикой, без всяких правил конно-человечьей борьбе он и его Беркут уже семь раз выходили победителями. Правда, порою Разык за это платил сломанными ребрами, но страсть была выше рассудка. Теперь, в очередной раз он был готов снова выйти на «тропу войны». Что побуждало его? Страсть? Лихой характер? Амбиция? Жажда славы? Дорогие подарки? Да, конечно, да. Но и не только это.
Была у Разыка тайна, которую в геологической партии не знал ни кто, даже его друг Мишка Шерман. У Разыка было три жены и семь детей. Об этом знали все. Но мало кто знал, что была и четвертая. Самая молодая, самая любимая и затаенная жена Гулрусхор. Почему затаенная? Что мешало Разыку открыто назвать ее женой. Может быть, мужчине, даже при возможности иметь четырех жен, зачем-то нужна женщина-тайна? Объяснить это весьма затруднительно и, тем не менее, у Разыка была тайная жена, и был у них сын Омар, красивый семилетний мальчик, который до сих пор от рождения не мог ходить. (Может быть, в этом и крылась причина тайны?) На сильных не по-детски крепких руках он волочил по полу свое беспомощное тело и вопрошающе смотрел на всех снизу вверх. Разык любил его особенной, нежной любовью. Из геологической партии он привозил ему красивые камни, учил вырезать из дерева различные фигурки и катал на Беркуте. Как-то Гулрусхор сказала Разыку, что в Москве за большие деньги (десять тысяч долларов) вылечивают такие болезни. И Разык стал копить «большие деньги». И это была еще одна очень важная причина, по которой он в последнее время так часто участвовал в козлодраниях.
Разык был крупным широкоплечим мускулистым мужчиной с накипью черной бороды на скуластом лице, украшенном большими пышными усами. В геологической партии его знали как веселого, беспечного, немного дурашливого и благополучного человека. И никто не знал, как порою щемит у него на душе от смутной тоски и бессилия перед реальной жизненной ситуацией.
 В тот день, когда Абдулло подписал Разыку заявление на отпуск,  
и у Разыка было хорошее настроение, к нему подошел Мишка Шерман.
- Ну, ты, гроза козлов, - дружески подмигнул ему Мишка, - когда
угомонишься?
Разык расплылся в улыбке, пошевелил плечами, вздохнул.
- Аллах знает.
- А ты?
Разык, продолжая улыбаться, опять пожал плечами.
- А почему такой грустный? – не унимаясь, спросил Мишка.
- Вах?! - удивился Разык и засмеялся. – Зачем так говоришь?
- Правда, грустный, - подтвердил Мишка. – Может быть, не
поедешь?
Разык расхохотался.
- Тебе чего? Без меня скучно будет?
- Да. Послушай, а может быть, ты из-за денег едешь? Так вот
возьми. Я получил. Мне все равно столько не нужно.
- - Зачем тебе не нужно, - сощурив глаза, спросил Разык.
- -Я – один. А у тебя на плечах целая куча-мала сидит. Бери, бери.
Разык почувствовал как в грудь ему вплыло теплое влажное облако, растеклось по всему телу, подступило к горлу.
- Вах, - сказал он, пряча дрогнувший голос за смехом, - зачем мне твои деньги надо? Себе держи! - потом серьезно добавил. - Большой рахмат, рафик. Спасибо, друг. Первый козел – в честь тебя будет, - и весело ударились друг о друга две крепкие мозолистые ладони.
Несмотря на свои 45 лет, Разыку казалось, что здоровья и силы ему хватит так надолго, что даже не стоит об этом думать. Наверное, так кажется всем, кто еще не ощутил первого сигнала возраста. А сигнал этот не зависит от количества прожитых лет, потому что возраст – понятие качественное, а не количественное. Это потом придет время осознать, что перевал пройден и что движешься уже с горы, а не в гору. И тогда исподволь и даже стыдясь самого себя, начнешь оберегать персону свою, придавать ей несколько преувеличенное значение и ценить больше то, что пройдено, чем то, что будет. А будет ли?
В этот раз первый свадебный той должен был проходить на юге, у самой границы с Афганистаном. Разык выехал туда заранее, чтобы, как следует, изучить местность, где будет проходить козлодрание, чтобы своими глазами прощупать весь путь со всеми его скалами, обрывами и перепадами рельефа и еще, чтобы Беркут привык к новому месту и попасся на хорошей траве.  
Ночь была, как и все южные ночи, темной. Звезд на черном небе было так много, они были так крупны, зрелы и висели так низко, что казались отделенными от неба, как тяжелые грозди винограда - от листьев, образующих покров летней беседки.
Разык лежал на небольшой кошме, подложив под голову седло. Рюкзак, не поместившийся на кошму, лежал слева, охотничья двустволка под рукой справа. Себя и весь свой нехитрый скарб Разык для верности окружил ворсистой веревкой из верблюжьей шерсти, чтобы никакая смертоносная тварь в виде змеи, скорпиона или еще хуже каракурта не подобрались к нему, когда он заснет. Он лежал на спине, положив руку на седло под головой (наверное, ладонь все-таки мягче задубевшей кожи седла) и смотрел на звезды, которые, как ему казалось, тихо переговаривались. Просто их разговора не было слышно из-за верещания цикад. Не только воздух, но даже ближняя скала звенела от их трескотни. Беркут, привязанный к вбитому в полянку обрезку бура и с удовольствием щиплющий траву, изредка пофыркивал, нарушая цикадный голос тишины.  
Разык смотрел в небо и пытался сквозь трескотню цикад услышать неслышимый разговор звезд. Он видел, как они перемигиваются, и ему казалось, что они говорят о чем-то очень для него значимом, что они каким-то особым образом привязывают его маленькие жизненные заботы к вечной жизни неба, к тому времени, когда его еще не было на земле и к тому времени, когда его уже не будет.
Он обрадовался, что подошло время молитвы. Разык был не очень-то набожным мусульманином, но сейчас обрадовался, что можно помолиться аллаху. Ему хотелось поговорить с небом. Ему, большому и сильному, хотелось к кому-то обратиться с просьбой, ему хотелось, чтобы кто-то, более сильный и мудрый пожалел его, потому что под этим небом он показался себе маленьким и беззащитным.
Он помолился и снова лег лицом к звездам. В памяти возник образ маленького сына. Мысленно увиделось, как он сажает его на Беркута и ведет коня под уздцы. А Беркут, словно понимая немощь маленького седока, идет очень осторожно и, скосив глаза, пытается заглянуть себе на спину, на маленького Омара. А Гулрусхор, не сумев сдержать беспокойства, подошла к Разыку и взяла коня под уздцы с другой стороны. «Глупая, - подумал тогда Разык, - если Беркут захочет, разве она его удержит?» Они – большой бородатый Разык и маленькая и стройная, как газель, Гулрусхор - шли вдвоем, ведя коня, на котором ехал их сын Омар, очень хороший мальчик с немощными ногами. Да, у Разыка была другая семья, но там были только женщины: жены и дочки, целое женское царство. От Гулрусхор у него, наконец, родился мальчик, сын, продолжатель рода.
Лежа на кошме, Разык думал о том, что он должен заработать большие деньги и повезти сына на лечение в Москву. Какое это будет счастье, когда Омар станет на ноги. Разык купит ему коня, и они вместе будут скакать, и теплый ветер будет бить в лицо Омара и трепать его черные волосы. Омар будет смеяться и кричать отцу «догони». А Разык нарочно немного попридержит Беркута. А потом оба они на усталых конях приедут домой, где у порога их встретит счастливая Гулрусхор. Она будет большой косой зачерпывать воду из ведра, поливать им на руки, на шею, на спину, и они, двое мужчин, будут умываться и покрякивать от удовольствия. И у Разыка на душе будет очень хорошо.
То ли под звон цикад, то ли под свои мысли Разык задремал. И сон его был о том же самом, о чем он размышлял наяву.
  Разбудило его ржание Беркута. Разык положил руку на цевьё ружья, приподнялся на локте, быстрым взглядом цепко охватил пространство вокруг себя. Конь развернулся головой в сторону недалекой скалы, встревожено храпел и бил копытом. «Волк»,- подумал Разык и выстрелил в сторону скалы. За скалой раздался какой-то шум, даже, как показалось Разыку, вскрик. И все стихло. «Ва-па-ба-гей. - удивился Разык, - значит, дурной человек дурные мысли в темноте прячет. Может быть, коня хотел украсть? Так Беркут все равно чужаку не дастся.
Но на всякий случай Разык перенес свое ложе и скарб прямо под вбитый в землю обрезок бура, укоротил привязь и велел Беркуту лечь рядом с собой, бок о бок. Больше Разык уже не дремал.
Перед мысленным взором Разыка уже в который раз нарисовалась картина козлодрания. Несколько десятков всадников одновременно на рыжих, вороных, серых, гнедых, буланых конях пронзая воздух гортанно-визгливыми выкриками, безжалостно работая шенкелями и камчой, сорвались с места и устремились в одну точку – к обезглавленной туше козла.
 Кони визжат, кусаются, сталкиваются, трутся друг о друга боками, пытаются протиснуться, протолкнуться. Не дай аллах, седок не успеет во время уберечь ноги – выдерут с мясом. Разык поймал себя на том, что инстинктивно поджал ноги к груди и скосил тело набок, чтобы было удобнее держать тушу козла. Ведь все всадники, может быть в жизни и хорошие люди, сейчас – враги. Волчий закон. Все средства хороши, а побеждает, действительно, сильнейший, хитрейший, ловчейший, тот, кто с конем своим слился в едином, неудержимом, злом порыве.
Разык лежал на кошме, обратив взгляд в небо. Одни звезды смотрели прямо на него, не мигая, наверное они даже не видели на земле такой маленькой букашки, как Разык. А другие звезды с ним разговаривали, говорили ему: «не робей Разык, все будет хорошо». Он смотрел на звезды и слушал ночную тишину.
Тишина жила обычными ночными звуками: где-то, шурша жесткой спаленной солнцем травой, проползла змея, где-то успела пискнуть ставшая чьей-то добычей мышь, в далеком кишлаке лениво пролаяла собака. Истрачиваясь, каждый звук еще больше подчеркивал огромность темной, усеянной звездами тишины. Постепенно темно-фиолетовое высокое пространство ночи, стало светлеть, перешло сначала в густо-сиреневый, а затем серо-голубой прозрачный цвет. Звезды поблекли, а все небо стало каким-то полинялым, как застиранная рубаха. Ночные звуки уже кончились, а утренние еще не возникли. Все провиднялось. Разык уже хорошо видел ту поросшую редким кустарником скалу, за которой ночью был шум, и неподалеку от нее узловатый ствол сухой арчи, обвитой диким виноградом.
Он встал, потянулся руками к небу, словно доверяя ему себя. Потом, согнувшись, провел ладонями по росистой траве, прохладной влагою освежил лицо и взяв ружье, направился к скале.
За скалой на зелени травы, посеребренной росой, явно выделялись темно-зеленые пятна от сбитой росы. Свежие следы уходили к высокому берегу Пянджа. Разык осторожно, стараясь ступать след в след, пошел по чьим-то стопам. Посмотрел вниз, стараясь заглянуть под обрывистый берег реки. Ничего подозрительного не обнаружив, пошел обратно. Но вдруг за выступом скалы увидел клок серой шерсти. Подошел поближе, заглянул за выступ и обомлел. В широкой трещине скалы была спрятана туша козла.
- Ва-па-ба-гей,- озадачено сказал себе Разык и покачал головой. - Зачем они заранее тушу козла приготовили? Да еще в скале спрятали? Наверное, очень хитрый хозяин козлодрания? Или, валлахи-биллахи, здесь какое-то очень плохое дело. Может быть, нечестный джигит себе какую-то пользу приготовил? Надо быть хорошенько осторожным.  
В задумчивости Разык вернулся к коню.
- Давай немного уходить будем. От плохого дела уходить будем, - сказал он Беркуту, освобождая его от привязи. - Ничего, пускай они хитрые, а мы с тобой – зато оба зурные – победим. Только жалко, что Мишка Шерман в козлодрание не играет, - подумал Разык, - очень надежный и крепкий был бы напарник. Одному бороться со всеми, валлах, трудно.
Конечно Беркут не мог ему ответить, но он тоже знал, что некоторые джигиты и кони помогают друг другу – так легче. А потом джигиты, если победят, делят между собой подарки. А Разык, всегда один. Одному трудно. И с каждым новым козлодранием он ощущает это все сильней. Ну, ничего… Надо сына лечить, - уговаривал себя Разык. Хотя, пожалуй, не будь этой веской причины, он все равно участвовал бы в опасном игрище. Видимо, после однообразной горняцкой работы, ему нужна была встряска, нужно было, чтобы особое азартное волнение взбунтовало горячую застоявшуюся кровь, дало бы ей новый импульс, новую страсть к жизни.
Уже на следующий день все так и случилось, как заранее представлялось Разыку. Ему удалось выхватить тушу козла из-под мешанины конских и человеческих тел. Он ловко продел ее под ногу, крепче уперся в стремя, плотно прижал тушу к конскому боку и пустил Беркута во весь опор. И только ветер засвистел в ушах, да хлестанул по щекам острыми, как иголки, песчинками.
А сзади – храп, горячее свистящее дыхание, улюлюканье, конский топот, человеческий визг... Разык готов был сам, вместо Беркута взлететь на каменистый подъем, Он ощущал, как его добрый конь тяжело дышит. И все-таки Разык стеганул его камчой и запричитал: «валлахи-биллахи, прости, дорогой, только очень, очень сейчас обязательно быстро нужно». И конь, словно поняв его, так поднатужился, что Разыку показалось, будто не хрипит конь от натуги, а все его жилы застонали, запели свою последнюю песню.
Им удалось. Удалось не только взлететь на скалистый взгорок раньше других, но и спуститься с него, пока другие не успели подняться. И тогда Разык круто развернул коня и свернул с тропы, заехал за скалу и пустил Беркута свободно, не понуждая, чтобы тот немножечко отдохнул. Он задумал этот маневр еще накануне, когда осматривал трассу будущего маршрута. Да, надо дать Беркуту немного расслабиться. Ведь такого бешеного темпа, какой не под силу ни одному коню из погони, Беркут тоже долго не выдержит. Надо расслабиться, чтобы потом снова включить небывалую, только ему присущую скорость. Разык хорошо рассчитал: никто из погони не сможет увидеть их ни за крутой скалой, ни в расщелине, по которой они скоротят дорогу. Зато они, с Беркутом, обогнув высотку с другой, пусть более каменистой, но с другой стороны, срежут путь и напрямую, миновав поворот, вылетят к берегу реки опять впереди всей кавалькады. Вот только неизвестно, как поведут себя преследователи, потеряв из их виду: усилят темп погони или разбредутся на поиски по обе стороны от тропы.
Разык размышлял над тем, как поведут себя другие «козлодранщики». Но вдруг Беркут заржал. Над головой что-то засвистело. Какая-то сила разъединила Разыка с конем. Выдрала его из седла. Во весь могучий рост плашмя бросила его на землю. Ударившее в глаза ослепительное солнце стало черным. Очень большим. Тяжелым. И так придавило грудь, что невозможно было дышать, видеть, слышать…
Очнулся Разык от резкого, острого, прожигающего ноздри запаха. Сел. Увидел упавший с груди клок мокрой ваты, от которой исходил этот запах. Нюхнул еще раз – словно шило воткнули в нос. Захлебнулся чужим неприятным запахом. Наконец продохнул. Огляделся. Беркут стоял тут же. Тут же валялась и серая туша козла.
«Может быть, волк перебежал дорогу, а Беркут испугался, - подумал Разык. - Только откуда здесь волк? А откуда эта вата с запахом? Ва-па-ба-гей, совсем не знаю, что получилось». Он невольно положил ладонь на ноющий затылок, и рука его окрасилась кровью. Оглянулся: камень за спиной тоже был в крови. «Однако в нехорошем месте падал,» - подумал Разык.
От большой ваты с запахом он отодрал небольшой кусочек и сунул его в карман. Подошел к туше козла, приподнял ее. Удивленно покачал тяжелой головой: «козел» показался ему значительно легче, чем раньше. Тогда он ножом разрезал веревку, стягивающую обезглавленное козлиное горло, и заглянул внутрь. Острый взгляд сразу различил уголок запихнутого туда целофанового пакета, «Героин, - понял Разык. Моментально стало понятно все. «Они хотят, чтобы я привез им это. И меня же опозорить хотят: вот, мол, какой нечестный Разык, «шухер-мухер» делает. Нет, такой хапур-чапур не пойдет. А настоящего, правильного козла у меня забрали и отдали кому-то другому», - понял он.
Разык достал из шкуры целофановый пакет с белым порошком. Распорол целофан ножом, рассыпал вокруг все содержимое пакета, а шкуру сунул в расселину и присыпал дресвой. Потом, довольный собой, потер ладонью о ладонь и вяло уселся в седло. Оказавшись в седле, Разык сразу преобразился, встрепенулся, став уже другим Разыком – всадником.  
Он вылетел на открытое пространство и увидел далеко впереди летящую кавалькаду всадников, преследующую седока в синем чепане на вороном коне.
Он стеганул Беркута, но, казалось бы, и этого не стоило делать, потому что Беркут, уязвленный тем, что кто-то оказался впереди него, рвался изо всех сил. Пена хлопьями падала с его губ, хриплое дыхание стало свистящим. Разык и сам не мог бы объяснить, как случилось это необъяснимое: как он догнал.
Одним словом, ему казалось, что с его диким утробным криком, сливающимся с натруженным дыханием коня, неуемная страсть, рвалась из его груди. И он почти физически видел и ощущал впереди себя этот летящий сгусток энергии и пытался догнать его. Он даже пару раз хлестанул сам себя камчой, словно не от коня, а от его мускулов зависел азарт скачки.
Они догоняли. Они смогли. Никто не смог им помешать Разыку, поравнявшись с первым всадником, вырвать у него тушу козла и умчаться вперед под ругань, проклятья и даже ружейный выстрел. Но пуля, к счастью, с визгом пролетели мимо и, цокнув, отрикошетила от камня.  
Беркут скакал размашистым широким наметом, вырываясь сам из себя. «Гхык, гхык» екала конская селезенка в такт скоку. У Разыка кружилась голова, и он полностью доверился коню. Когда с ним поравнялся всадник на злом огненном жеребце и вцепился в козлиную тушу, Разык с такой отчаянной силой ударил его локтем в лицо, что тот разом отпрянул и поотстал.
У Разыка все больше кружилась голова, и солнце снова становилось то ярким, то черным. Но какой-то стрежень внутри Разыка ни на что не реагировал и ничего не знал ни про яркое, ни про черное солнце. Какая-то онемелая необоримая сила заставляла Разыка затекшей от напряжения рукой крепко, как в судороге, держать злополучную тушу козла и привычно в такт скоку коня качаться в седле, привставая на стременах и припадая к конской шее. Все делалось само, как бы не зависимо от Разыка.
Только надо было до судорог сжимать скрежещущие друг о друга зубы, только надо было не видеть черное, закрывающее все небо солнце, только надо было не чувствовать тяжелой тупой боли в затылке, которая горячо растекалась по всему телу.
В кишлак он влетел под торжественные звуки рубобов, зурны и бубнов. Его стащили с коня, подхватили и понесли на руках туда, где под чинарами во главе большого стола восседал отец жениха. И тушу козла тоже принесли к отцу жениха, который велел немедленно занести ее в дом. Затем он встал и тоже направился туда же.
Потом Разык сквозь черное солнце с удивлением увидел, что перед ним рядом с отцом жениха почему-то сидит и «товарищ господин геолуг» Абдулло. «На хрен он мне здесь нужен? Лучше бы здесь был Мишка Шерман», - подумал Разык, и черное солнце с глухим шумом упало ему на грудь, затруднило дыхание, а всю голову, наползая с затылка, забрала большая тупая боль.
Снова очнулся Разык от того, что его сильно тормошили, давали нюхать вонючую вату, терли уши и были по щекам. Над ним склонились какие-то незнакомые лица, среди которых он опять увидел отца жениха и «товарища господина геолуга».
- Разык, где туша, которую ты вез? Что случилось? Где туша, которую ты вез?
- Эту вез, - наивно сообщил Разык.- Валлахи-биллахи, эта была.
- Врешь, скотина, скажи, куда дел ту, которую ты вез, когда случайно споткнулся твой конь? Скажи и получишь деньги. Тебе ведь надо много денег. Получишь, - шевеля побелевшими губами, прошипел «товарищ господин геолуг».
- Когда меня какой-то аркан поймал, - наивно тоном проговорил Разык, - тогда у меня этот козел был. Валлахи-биллахи, никакой другой козел не знаю.
Разык видел, как Абдулло зол и какого труда ему стоит сдерживаться, чтобы не пустить в ход кулаки. Но боль в затылке становилась такой сильной и так распирала голову, что Разыку было все равно, что говорит и что будет делать этот сын шайтана.
Сквозь упавшее на глаза черное солнце Разыку вдруг увиделось заросшее диким виноградом скальное ущелье, где они с Мишкой Шерманом в последний раз вручную били шурфы. И грудь тогда так свободно и радостно дышала и вбирала в себя столько солнечного простора, что его до сих пор еще помнили усталые легкие.
- Чего лыбишься, скотина? Я тебя заставлю говорить! – прохрипел Абдулло.
Удар по лицу вырвал Разыка из состояния блаженного спокойствия, где большое рыжее солнце уже занимало собой все небо. Он трудно приподнял тяжелые веки. Увидел перед собой перекошенное от злобы белое лицо Абдулло с тонкими синими губами. И оно расплылось перед глазами Разыка, стало темнеть, превратилось в тучу и закрыло собой солнце. Однако один, наверное, самый сильный и добрый луч пронзил тучу, проник в душу Разыка и сделал ее легкой и свободной.
- Ты, товарищ господин геолуг, немножко перепутал солярку с бензинкой, - прошелестел губами Разык.

И в душе его разлилось блаженное спокойствие. Мягкий и пронзительный луч света, пробившись сквозь тьму, емко и прозрачно вырисовывал картины прошлого. И в этом луче света все виделось по другому: одни ситуации, что когда-то казались ему важными, уменьшались до незначительных размеров; а те, которые раньше казались ему ничтожными, вдруг увеличивались и становясь главными.

- Что? Что ты сказал? – закричал Абдулло. - Я не расслышал. Не понял. Повтори!
Если бы в ущелье, в котором приютился кишлак, не было сейчас столько нарда, то крику Абдулло, может быть, отозвалось, хотя бы горное эхо. Но на этот раз и оно ему не ответило. 
 

28.06.03 – 06.12.03 –17.01.04