Собачьи радости

Эмма вышла из кабинета начальника. На губах, накрашенных ярко-красной лаковой помадой она несла улыбку, а в руках поднос с кофейной чашечкой и сахарницей. «Противный, всегда не допивает кофе», - мысленно попеняла она начальнику. В приемной раздался телефонный звонок. Эмма бросилась к телефону, потянулась через стол, схватила трубку, «алло», но нога подвернулась, трубка выпала из рук, поднос чуть не грохнулся на пол вместе с посудой.
Гудки зуммера зазвучали издевательски: громко, коротко и часто: «опоздала, опоздала, опоздала».
- Тьфу, проклятье, - с досадой выдохнула Эмма. – Конечно же, это звонил он.
Она поспешно оглянулась по сторонам, в приемной сидели посетители, не увидел ли кто, не услышал ли кто ее эмоций?
Но оба посетителя были достаточно увлечены беседою между собой и, к удовольствию Эммы, ничего не заметили Однако на всякий случай она сделала безразличный вид, небрежно хмыкнула и, вяло махнув рукой, постаралась сказать, как можно бесстрастнее:
- Господи, когда же это все кончится?
Но фраза получилась не бесстрастной, а напротив резкой, как вскрик отчаявшейся души.
Что означает «это все кончится» Эмма не смогла бы объяснить ни себе, ни кому-нибудь другому. Но она это чувствовала.
«Какая-то собачья жизнь, - вновь подосадовала она. Но тут же усмехнулась, подумав, что жизнь некоторых собак куда как устроеннее человеческой.
Эмма уже давно ощущала свою каждодневную хроническую усталость и затурканность. Сегодняшний день был не хуже вчерашнего и позавчерашнего и, видимо, не лучше завтрашнего.
В офисе небольшой коммерческой фирмы, где она служила секретарем – делопроизводителем, всегда царила одна и та же привычная суета. Эмма должна была кому-то что-то сказать, кого-то выслушать и сочувственно повздыхать, кому-то по поводу чего-то куда-то позвонить, что-то записать в журнале. Еще надо было не забыть улыбнуться и сделать комплимент молодому самоуверенному начальнику, А отвергать липкие приставания его хамовитого заместителя, надо было дозировано, «отклеиваться» от него осторожно, чтобы оставлять ему хоть какие-то надежды на флирт.
В общем, сегодня был ее обычный рабочий день. Все – как всегда. Она уже сто раз собиралась уволиться, но не увольнялась. Собиралась дать пощечину хамовитому заместителю начальника, но не давала, по-прежнему держа его на коротеньком поводке. Может быть, у нее не хватало решительности? А может быть, желая чего-то нового, она боялась потерять то, что уже есть?
Ах, какое это колкое, адреналинистое состояние - единство противоречий женщины! Может быть, это и есть ее вечный двигатель, ее «перпетуум мобиле»? Меняется климат планеты, исчезают империи и народы, истрачиваются и мертвеют языки многочисленных этносов, но неизменным остается одно - суть женщины.
Ее величество женщина! Слабости ее замечательны, хитрости умилительны, коварство разяще и губительно! А может быть, и наоборот: коварство умилительно, слабости губительны, хитрости замечательны? Кто знает?
Вечна ее тяга к сладкой запретности порока и желание освободиться от него. В ней непостижимо связаны воедино: инстинкт собаки, чье назначение служить хозяину; лисы, чей удел – хитрить; и кошки, которая гуляет сама по себе.
Если бы Эмме сказали, что все эти качества присуще ей, она бы искренне удивилась. А между тем… Кто бы мог подумать, что в этой изящной и, на первый взгляд, равнодушной к окружающей реальности женщине таится другая жизнь, замешанная на азарте и риске?
Дождавшись окончания рабочего дня, Эмма пробежалась по магазинам, сделала покупки и с сумками в обеих руках, вперевалочку, словно загруженный под ватерлинию кораблик, медленно поплыла к своему «порту приписки».  
В сумерках она вошла под арку своей бесконечно длинной девятиэтажки, Навстречу ей проковыляла бездомная собака со свалявшейся рыжей шерстью и грязно-белой «шалью», характерной для породы «колли». Она села перед Эммой, протянула к ней свою узкую сухопарую морду с подрагивающей пуговкой носа и уставилась на Эмму выжидающим взглядом, чуть наклоняя морду то в одну, то в другую сторону, словно пытаясь заглянуть куда-то поглубже.
- Вот еще, - сказала Эмма, невольно отступая, и обходя собаку, - ты-то мне как раз и не нужна.
Сделав несколько шагов, Эмма все-таки оглянулась: собака, развернувшись, смотрела ей в след.
- Вот зараза приставучая, – сказала Эмма, возвращаясь..
Она достала из пакета три сосиски и бросила собаке. Потом медленными, очень медленными шагами, как будто каждый из них самостоятельно о чем-то раздумывал, она пошла к своему подъезду.
- Да, это – тоже собачья жизнь, - вздохнув, сказала она сама себе.
Так заканчивался еще один ее обычный день. Но именно от обычности дней она и чувствовала себя усталой, даже потерянной. С какой завистью она смотрела на молодых ухоженных «самок», подъезжающих на своих дорогих иномарках к Центру красоты, что расположился неподалеку от ее дома. «И чем они лучше меня, - думала Эмма, когда проходила мимо этого Центра. – Погодите, погодите, курочки рябы, лисичка вас еще пощипает».
У Эммы тоже была машина, но она ездила на ней очень редко, потому что стеснялась своей старенькой помятой красной «копейки».
Цепь ее дней тянулась скучно и однообразно. Но зато как сладок был разрыв этой цепи. Тогда все тело ее наполнялось желанной почти забытой хищной энергией, которая напружинивала, мышцы и делала походку решительной, настороженной. Тогда она не ходила, а несла свое тело, несла так, словно боялась расплескать то, что его переполняло до краев и называлось энергией риска.
В тот день, вернее вечер, она была в состоянии ожидания праздника. Он был уже подготовлен, и Эмма ощущала его приближение. Но телефонное сообщение сорвалось. Это ее томило и угнетало.
Она вошла в свою однокомнатную квартирку, поставила сумки с продуктами у порога и даже не разбирая их; включила малый свет торшера. Грустно оглядев свое уютное жизненное пространство, она плюхнулась на диван. Было себя жалко. Хотелось немного отдохнуть. Пожаловаться самой себе, раз уж больше некому. Поплакать.
Обычно, если она укладывалась надолго, то ложилась на живот, обнимала подушку и прижималась к ней лицом. Это была ее излюбленная поза. Она давно уже заметила, что, если спит в таком положении, то в ее сон приходит мужчина. Чаще – это бывал не какой-то конкретный знакомый, а так – среднеарифметический мужчина. Он был всегда импозантен, галантен. И был потрясающим любовником. После такого сна она всегда просыпалась в прекрасном настроении. Правда, первое, что она делала, так это рукой поспешно трогала пустое место рядом с собой. Убедившись, что мужчина был во сне, она на какое-то время замирала, потом вздыхала, сладко потягивалась и, улыбнувшись, говорила себе: «Счастливый сон идиотки», потом вскакивала с постели и, глядясь в зеркало, делала легкую зарядку.
Даже делая зарядку, она ухитрялась поглядывать на себя в зеркало. И любовалась собой. «Эх, дураки, мысленно обращалась она к мужчинам, - какая баба без любви пропадает… А эти самочки… Чего они против меня стоят?»
Сейчас, плюхнувшись на диван, Эмма думала, что прилегла не надолго, поэтому легла на спину. Закинув руки за голову, она, как обычно, подумала о том, какая она мученица и подвижница: делает неприятную работу и остается в порочном кругу этих людишек. Почему? Да потому, что на ее умении ладить и держится вся эта некудышная фирмочка. Стоит ей уйти, как весь этот коллективчик, этот клубок друзей расползется в разные стороны. «Что ж, - уговаривала себя Эмма, - служить людям – это, по-видимому, и есть мое предназначение». Она не утруждала себя мыслью о том, что эта «фирмочка» и этот «коллективчик» существовали и до ее прихода на работу.
Чем сильнее Эмма чувствовала или хотела чувствовать, себя мученицей и бескорыстной служительницей (кому, чему?), тем глубже и отчаянней она представляла себя человеком, достойным другой, более удачливой и красивой жизни, жизни, которая почему-то незаслуженно ее миновала.
Правда, однажды Эмма предприняла попытку крутого поворота в сторону другой жизни. Но, наверное, она повернула не в ту сторону. Другим удача прямо-таки в рот лезет: ешь – не хочу, ну, хотя бы этим самым «курочкам», этим богатеньким Мальвинам; а ей, человеку, заслуживающему удачи – ну ни в какую.
Такие мысли приходили ей и раньше, когда она еще была женой своего первого мужа Михаила. Но тогда такие мысли приходили реже и не так остро, а проплывали смутно, как тени на горизонте. Свою однообразную жизнь с Михаилом в геологической партии она тоже относила к своему стоическому подвигу - служению мужу. Если бы кому-то пришло в голову спросить ее, в чем состоял этот подвиг служения, она бы только усмехнулась: и без объяснений понятно.  
Теперь, лежа на диване и привычно размышляя, о своем несчастливом подвижничестве, она даже всплакнула, так ей стало себя жалко. Всхлипывая и размазывая по щекам слезы и краску с ресниц, Эмма уснула.
Сон вязко опутывал ее. Усилиями вялого сознания она, словно муха, попавшая в паутину, пыталась вырваться, но увязала в нем больше. Сон становился нервным, тяжелым. Если бы кто-то сейчас был в комнате, то он увидел бы, что Эмма вдруг замахала руками, замотала головой, растрепав по светлой подушке яркие медно - рыжие волосы, Губы ее быстро задвигались, выговаривая не выговариваемые слова. Дернувшиеся вперед ладони пытались защитить ее от чего-то страшного.
Господи, как она не хотела видеть этот сон, но он периодически, уже в течение нескольких лет неотвязно приходил и приходил к ней, изматывая душу и тело.  
Уже в который раз ей виделся ее второй муж Олег, который, пригнувшись в седле, нахлестывал своего испуганного, сопротивляющегося поводу коня. Левый повод, который изо всех сил натягивал Олег, так вывернул шею гнедому Орлику, что тот налитым кровью зраком смотрел уже не вперед, а назад, прямо на Олега и все-таки храпя и мелко перебирая ногами пытался непослушно двигаться не на свору остервенелых собак, а от них. Эмме снова слышался остервенелый лай азиатских овчарок, вырвавшихся за окраину кишлака. Она чувствовала страх, заставивший ее оцепеневшие руки, так натянуть поводья и своей лошади, что та под нею дрожала всем телом.
Уже первым выстрелом из карабина Олег уложил на снег рыжего кобеля. Но свора не отступала, конь пятился, храпел, ронял на снег кровавую пену. Еще выстрел – визг раненой, серой собаки, которая, крутясь волчком, густо разбрызгивала вокруг себя на снегу кровь. Кровь на снегу кричала! Как чернильное пятно на промокашке, она неровно расползалась на снегу и кричала. Снова выстрелы. Еще. Еще. Визг, хрипение, храп, утробное бормотание Олега, расстреливающего раненых собак. И душераздирающий крик Эммы: «Хва-а-ати-ит, Олег! Умоляю! Хватит! Не надо!».
И ее нервный срыв. Она забилась в неудержимой дрожи, тело стало до тошноты вялым, и она сползла со своего коня. Уткнувшись в снег лицом, она лежала среди окровавленных трупов собак, рыдала и почему-то думала о том, что зима в этом году удивительно снежная, и кровь собак, наверное пропитывает снег аж до самой-самой земли, и трава вырастет не зеленой, а красной. Это же ужасно – красная трава. «Олег, прекрати!».
- Ты - изверг, изверг, изверг! - выкрикивала она сквозь слезы. – Мишка никогда бы так не сделал.
До Олега, наконец, дошел ее крик. Он «выпал» из остервенения. С некоторым удивлением оглянулся на жену.
- Ты же знаешь, что из-за этой своры уже невозможно ездить из партии в Файзабад: ни на почту, ни в медпункт, ни в магазин. Эти собаки нас заперли в резервацию. Уже всех лошадей перекусали. Лошади боятся…Ведь все, и ты в том числе, вы все решили, что нужно что-то делать, отстреливать. Ты же со мной захотела ехать. Захотела посмотреть. Значит, была согласна. А теперь –один я палач! Да?!
- Но не так же, - всхлипывала она.
- А как?! – заорал он. – Ка-ак?!
- Уйди, Олег. Уезжай. Со мной все в порядке. Я – в порядке. Я сама вернусь. Привяжи мою лошадь за камень. И уезжай. Я сама.
Картина того давнего события приходила к ней во сне так ясно и живо, что заставляла переживать все заново. Сон был мучителен не только сам по себе, но и тем, что, вроде бы отпустив Эмму, он еще несколько дней потом продолжал жить в ней, буквально приговорив ее к мукам памяти. А это значило, что, как на замедленной кинопленке, перед ней прокручивалось кино ее жизни.
Переносясь в давние события и заново проживая их, она испытывала мучительную беспомощность от невозможности повлиять на ход этих событий. Ведь несмотря на все «если бы, если бы», невозможно из настоящего хотя бы чуточку подправить прошлое. Одни из прошлых событий вызывали у нее сожаление, другие – стыд, третьи, как этот расстрел собак, – кошмар.
Усилием воли она, наконец, вырвала себя из этого жуткого сна. Села. Как бы пытаясь сбросить с себя остатки сна, онв так резко тряхнула головой, что длинные волосы захлестнулись вокруг головы, прилипли к влажным щекам. Она потянулась к пластиковой бутылке на журнальном столике. Сделала несколько глотков минералки. Нет, не то. Налила рюмку коньяка, выпила. Еще одну.
…Картинки прошлого рисовались в ее памяти медленно, но неотвратимо, как изображения на фотобумаге, под действием проявляющего раствора.
…Они учились вместе с первого класса и жили во дворе, общем для трех домов барачного типа. . Их дома были самыми старыми в округе. Перед майскими и октябрьскими праздниками их, как правило, «освежали». Но почему-то «освежали» их всегда только с фасада, а со стороны двора они оставались неизменно серыми и обшарпанными. Возможно, за такую декорацию к их двору с чьей-то легкой руки и прилепилось, на первый взгляд, нелепое прозвище «Потемкинский двор». А его обитателей называли «потемкинцами».  
Это прозвище, конечно же, возникло не от названия легендарного корабля, а от привычного российского явления – показухи, которую еще в давние времена фаворит Екатерины Великой граф Потемкин устроил для обмана путешествующей императрицы.
Эмма, Олег, Мишка и Лариска – все они были потемкинцами. И были привязаны друг к другу, начиная с детского сада и кончая институтом и многими годами последующей жизни. Все четверо поступили в один и тот же геолого–разведочный институт: Олег на специальность «поиски и разведка месторождений полезных ископаемых», Мишка – на механический факультет, Эмма и Лариса на – экономику и бухгалтерский учет. Их четверка была настолько неразлучна, что обычно про них говорили одним словом – ЭМОЛ, аббревиатура от четырех имен: Эмма, Михаил, Олег, Лариса.
 Когда Михаил на третьем курсе сделал Эмме предложение, она не удивилась, а приняла это как очередной этап их квартетной дружбы. Правда, Миша сначала договорился с мамой Эммы, которую она не смела ослушаться. Это у девушки вызвало душевный дискомфорт, какое-то защемление души: не то чтобы она была против Мишки, но долго еще, словно заноза, в ней сидела обида от того, что ей, невесте была отведена вторая роль. И сама по себе возникла ехидненькая мысль-выскочка: «А Олег так не поступил бы». И еще Эмма тогда подумалао том, что если бы ей сделал предложение не Михаил, а Олег, она, пожалуй, согласилась бы с такой же легкостью. Но Олег сделал предложение Ларисе.
Жизнь специалистов геологической службы, независимо от их специальностей, практически всегда кочевая, с переездами с места на место, из партии - в партию.
 Мишка с Эммой надолго застряли в круглогодичной полевой геологической партии. Жили в сборно-щитовом домике. Он работал механиком, она – экономистом и нормировщиком. Станки и механизмы в партии служили уже не первый положенный срок, и Михаилу приходилось по-настоящему «крутиться», чтобы обеспечить их бесперебойную работу. Будни Эммы тянулись однообразно и скучно, однако роптать было бесполезно: куда денешься – вокруг только горы и дальние кишлаки.
Как-то Эмма услышала от заместителя начальника партии, что сюда переведены какие-то специалисты из дальней Девонской партии. Услышала и не придала тому значения. Каково же было удивление Михаила и Эммы, когда как-то вечером к ним постучали… Лариса и Олег. Встреча была восторженной, взахлеб, с возгласами и объятиями. И, конечно, со столом, накрытым скатертью (!) и заставленном угощениями и выпивкой. Бесконечные «а помнишь? А помнишь?» продолжались далеко за полночь.
Теперь Михаил и Эмма в свои обычно бездеятельные вечера получили дополнительную энергетику, разнообразие, радость – они либо шли в гости к друзьям, либо ждали их к себе. Студенческие песни под гитару, танцы под магнитофон, смех, шутки, воспоминания.

Танцевать старались «крест – накрест»: Михаил с Ларисой, Олег с Эммой. Так было интереснее, появлялся какой-то шарм, скрытый «электрический разряд» флирта.
Гостевание стало отдушиной в однообразии будней. Второй отдушиной, что возникла еще раньше перовой, была баня, то есть приспособленный под нее вагончик, стоящий на косогоре. Пятница – традиционно день мужской помывки, суббота - женской. Уже два года в пятницу самыми последними шли мыться Михаил с Эммой, вместе. Да, им нравилось мыться вместе. И если сослуживцы поначалу над ними подтрунивали, то постепенно свыклись и принимали это как должное. После приезда однокурсников Мишка стал ходить в баню с Олегом. А Эмма – с Ларисой.
И вот однажды, когда Михаил и Олег, напарившись в бане и распив бутылку водки, отдались воспоминаниям юности, Олег вдруг стукнул ладонью по столешнице и надолго замолчал.
- А все-таки замечательные у нас с тобой девчонки, - наконец, сказал Олег.
- Свои – в доску, - подтвердил Михаил.
- А слабо Эммку на Лариску поменять? – вдруг предложил Олег.
- Че-е-его? – опешил Михаил. – Как это? Погоди, погоди… Ты что же предлагаешь?..
- Вот именно. А слабо, да?
- А они как? – оторопел Михаил, - Да, нет… Эммка не
захочет. Нет, глупости это, - сразу протрезвев, заверил Михаил.
- А давай у них спросим, - не унимался Олег.
Позвали жен. Налили им по стакану вина.
- Что с вами, мальчики, - удивились те. - За что пьем?
- А вот за что, - решительно произнес Олег.
Узнав в чем дело, женщины удивленно переглянулись. Прыснули со смеху. Потом посерьезнели. Опять переглянулись. Задумались.
- А что? – вдруг тряхнула головой Лариса.
- Вот именно, - подхватила Эмма. – Раз вам, дуракам, такое пришло в голову…
Скрепили договор вином и поцелуями «крест на крест».
- Когда? – нетерпеливо спросил Олег.
- Да хоть сейчас! - со злым вызовом бросила ему в лицо Лариса. – Пошли домой, Мишенька.
Михаил растерянно оглянулся на Эмму. Она тоже несколько растерянно помахала рукой, мол, иди-иди. И чтобы досадить Михаилу, чтобы сделать назло ему – бросилась в объятия Олега.
Вот и все.
Так Лариса стала женой Михаила, а Эмма – женой Олега. Как? Почему? Наверное, потому, что энергичная по натуре Эмма где-то в подсознании, даже не признаваясь самой себе, все-таки чем-то в семейной жизни была недовольна, против чего-то внутренне протестовала. Мужняя мягкость, его вечная подчиняемость и даже его полунежность - полувежливость давно уже воспринимались ею с какой-то иронией, перейдя из разряда радостных восприятий в разряд привычных, а затем скучных и даже раздражающих будней. Мягкий, несколько флегматичный и добрый муж стал в ее восприятии мямлей.
Эмме казалось, что с таким характером муж ничего серьезного в жизни не добьется, вечно будет захолустным механиком. И хотя она вроде бы и не роптала, но в тайне ей все острее хотелось чего-то другого, неизведанного, запирающего в груди дыхание, с визжащими на виражах тормозами, когда едва-едва вписываешься в поворот.
Лариса же, наоборот, устав от энергичных, порою непредсказуемых, но, как правило, не результативных решений мужа, устав от его вечных радужных и не сбывающихся прожектов, хотела покоя и тихого стабильного уюта.
А «мальчишки» для обеих женщин были своими «в доску». Так что решение для каждой из них было вроде бы броском во что-то заманчивое, неизведанное, греховное и сладкое, когда сердце подпрыгивает к самому горлу и блаженно запирает дыхание. Такое решение казалось каждой из них авантюрным и нормальным одновременно. Какая-то невероятная, легальная измена с согласия мужа. «Раз они сами захотели». «Раз додумались до такого, дураки! – кричало в каждой из них уязвленное самолюбие - Так вот вам!» В общем, решение было принято. Тормоза на крутом вираже ни у кого из них не сработали.
После этой рокировки Эмма попала в жесткие хозяйские мужские руки, а Лариса испытала мягкость характера нового мужа, семейное равноправие и нежность И обе пары поначалу были счастливы. Но самое, может быть, странное заключалось в том, что новое положение не мешало им по-доброму общаться между собой.
Правда, через какое-то время Эмме стало слишком неуютно в ежовых рукавицах нового мужа, у нее даже стала появляться тоска по утраченному. Но она понимала, что назад возврата нет.
Всему конец положил тот расстрел Олегом собачьей своры. Да, действительно, собаки из кишлака, что лежал в долине, стали настоящим бедствием для высокогорной геологической партии. Да, действительно, миновать их было просто невозможно. Да, действительно, были покусаны все лошади, и стало очень затруднительным попасть из партии в Файзабад: на почту или в магазин. Да, действительно, геологи решили, что для пользы дела надо бы стрельнуть пару собак, чтобы другим неповадно было. И Эмма, действительно, сама, не зная почему, вызвалась сопровождать Олега, чтобы посмотреть… Что посмотреть? Расстрел собак? Ах эта первобытная жажда зрелищ, особенно кровавых. Но она не ожидала, что все это будет так ужасно.  
После того «собачьего побоища» оставаться с Олегом Эмма больше не могла. В ней произошел какой-то психический надлом, срыв. Она рассчиталась из геологической партии. Уехала. Сняла маленькую квартирку. И превратилась в кошку, которая гуляет сама по себе. Да, на первый взгляд, у нее было все, как у всех. И сама она была как будто бы такая же, как все. Но в ней появилось странное чувство неприязни к мужчинам. Какое-то наваждение. Она шла по улице и мысленно представляла встречного мужчину в постели: этот в шляпе представлялся ей противным своим большим животом, другой - своими серыми волосатыми ручищами, мнущими женскую грудь, третий – как вампир тянулся сальными хищными губами. И все эти конкретные толстые и худые, длинноносые и курносые, сутулые и выпячивающие грудь, не глядящие на нее и призывно подмигивающие мужчины были ей противны потому, что их женщиною она представляла себя, именно себя. Такое встревоженное воображение на самом деле, скорее, говорило о ее озабоченности, нежели о безразличии или о брезгливом отвержении мужчин. И еще у нее появилось, а может быть, обострилось ранее дремавшее в ней качество – непредсказуемость поступков. При всей монотонности будней она нет-нет да и «срывалась с крючка». И еще - зависть. Скрытая, не признаваемая даже самой собою зависть. И одновременно – желание искупить что-то и отомстить кому-то за что-то. Кому? За что?
Как-то раз под ее окнами остановилась автомашина - фургон. Из кабины вышли двое мужчин: высокий молодой в джинсовой куртке и пожилой толстяк в синем спецовочном халате. . Молодой держал в руках большой сачок на длинной палке и шел первым. За ним – пожилой. Они отлавливали бесхозных собак. Им уже удалось поймать пару дворняг, и теперь они гонялись за третьей, которая с визгом металась по двору, ища пятый угол.
Эмма выскочила за дверь, как шальная метнулась вниз по лестнице, выбежала во двор и успела встать между собакой и сачком, который молодой парень уже занес над жертвой. Это было для него так неожиданно, что он чуть не накинул сачок ей на голову. Они уставились друг на друга. Глаза – в глаза. Расширившиеся, устремившие взгляд во взгляд глаза мужчины и женщины.
Он выругался матом, бросил на землю сачок и отошел в сторону. Собака метнулась за дом.
- Ах, ты, сука такая, - заорал на Эмму пожилой мужчина. –
Ты че же, стерва, работать мешаешь?! Собачку жалко? Так заплати, потом жалей ее к чертовой матери.
- Ладно, Архипыч, не ори, густым баритоном проговорил молодой, - поехали.
Он влез в кабину и захлопнул дверцу. Заурчал мотор, и машина медленно двинулась с места,
- Ты че, охренел?! – заорал пожилой, бросаясь вдогонку за фургоном.
На следующий день высокий ширококостный парень с открытым скуластым лицом и русыми волнистыми волосами, стянутыми на затылке в узел, появился во дворе под окнами Эммы. Минут пять десять он прогуливался туда – сюда, явно кого-то поджидая, потом поднял с земли небольшой камешек и бросил в окно на втором этаже.
Окно распахнулось. Из окна высунулась Эмма.
- Ты чего хулиганишь?! – закричала она. – Вот позвоню сейчас в милицию… И осеклась, узнав «хулигана».
- Ладно, не кричи. Выйди, поговорить надо, - виновато проговорил он.
- А мне надо?
- Может, и тебе надо…
- Вот еще! Перебьешься, - скептически бросила она и захлопнула окно.
- Тогда я поднимусь, сказал парень и направился в подъезд.
Увидев, что он вошел в подъезд, Эмма бросилась к зеркалу и до того как раздался звонок в дверь успела поправить прическу и подвести помадой губы.
- Ну и что? – с вызовом встретила она его в дверях. –Думаете, буду чаем–какавом угощать?
- А почему бы и нет, - добродушно улыбнувшись, сказал он, - я бы не отказался.
Она удивленно хмыкнула и принялась откровенно рассматривать стоящего перед нею широкоплечего молодого человека.
- Надо же, - сказала она, - в вас и не признаешь вчерашнего собаколва. - Вы пришли за той очередной сообачкой?
- Зачем вы так? Мне самому не в кайф это дело. Да уж работа такая…
- А другой не можете найти?
- Да ладно уж. Долго рассказывать. В общем, Костя, - протянул он широкую с короткими толстыми пальцами ладонь.
Она машинально убрала свою руку за спину, «он же ими собак душит». Ей показалось, что она даже почуяла душный трупный запах.
- Брезгаете, - потупился он. - А напрасно. Вы вчера мне в душу запали.
- Да ну? – издевательски удивилась она, и взгляд ее снова с интересом прошелся по его ладной фигуре. «А он – ничего», - подумала она. - Так все-таки… зачем вы пришли?
- Познакомиться.
- И все?
- А что, мало?
- Хм, Эмма. Но я сейчас должна уходить, - соврала она. – Так что – до свидания.
- Хорошо. Я приду завтра.
- Зачем?
- Я все равно приду, - сказал он.
Через два дня Константин пришел снова. В его поведении уже не чувствовалось былой стеснительности. Это было поведение «не мальчика, но мужа», чего она не могла не заметить.
- Вот два билета в кино принес, - сообщил он, и протянул к ней руку. Она отшатнулась. Ей представилось, что он рядом с ней в постели, и эта его короткопалая рука, пахнущая псиной… Ее даже передернуло от неприязни.
Но он вдруг так по детски надул губы так обиделся, «прочитав» ее неприятие, что она невольно смягчилась.
- А мороженое купишь? - задорно спросила она.
- Ага! – обрадовался он.
Так состоялось их знакомство. Костя оказался настойчивым молодым человеком. Через неделю возвращаясь после очередного кинопросмотра он высказал, как ей показалось, довольно продуктивную мысль: создать «Общество спасения бездомных собак» - сокращенно ОСБС и обещал всяческую помощь. Он даже высказал готовность вложить в задуманное предприятие какой-то первичный капитал. Она живо заинтересовалось, его предложение оживило в ней забытое чувство вины за тот расстрел собак. И Эмма пустилась в неизведанное «плавание».
Она бегала по инстанциям, обольщала масляно глядящих на нее чиновников, дарила цветы и конфеты каким-то официальным дамам, давала взятки средне-арифметическим существам чиновного звания - –и вскоре лицензия на частную практику «ЗАО ОСБС» была у нее в руках.



Кроме того, Костя оказался не так прост, как это могло показаться с первого взгляда. Он умудрился повернуть дело так, что оно вскоре приносило и первый доход. Эмма была деятельна и довольна. Но через несколько месяцев предприятие рухнуло, обанкротилось потому, что сердобольные горожане из-за очередного повышения цен перестали выкупать собачек. И тогда выяснилось, что, если у тебя нет средств существования, то милосердием заниматься невозможно.
«Господи, почему я такая невезучая», - вопрошала Эмма, и этот постоянный вопрос отчаяния постепенно приводил ее к озлоблению на всех, кто оказался удачливее ее.
Она все с большим раздражением смотрела на богатых, шикарно одетых женщин. Все они стали казаться ей выскочками, не заслуженно пользующимися достатком.
И, наконец, она пришла сначала к робкой мысли, а затем даже к убеждению, что поступит совершенно справедливо, если получше устроит жизнь обиженных судьбой бедных собак за счет их богатых собратьев. Она сейчас уже не могла бы вспомнить, кому эта счастливая мысль первому пришла в голову: ей или Косте? Но важно, что пришла. И они начали действовать.  
А почему бы и нет? В конце концов, богатенькие хозяйки с удовольствием раскошелятся, чтобы вернуть своих любимцев. Ну, сначала немного расстроятся, зато потом – сколько радости будет. И мне, лисичке – сестричке - тоже радость: и курочек пощипала и бедным собачкам помогла.






Каждая удача становилась для нее праздником, которым она как бы устанавливала свою справедливость. Как? А вот как.
Эмма занялась честным с ее точки зрения вымогательством денег у богатых собак, точнее у любящих их хозяек.
Может быть, кому-то со стороны и показался бы ее бизнес не честным; Но она оправдывала свои действия мечтой о том, что подсобрав таким путем денег, она снова откроет свой ПСБС.
Правда, пока что денег скопить не удавалось, поскольку их едва хватало только на жизнь. только Мечта отодвигалась, но все-таки продолжала жить, а вместе с нею, как ни странно все более крепла зависть к богатеньким дамочкам. Иногда она даже позволяла себе взять в фирменном салоне на прокат дорогое элегантное платье, чтобы пройтись в нем возле этого самого Центра красоты, когда туда съезжаются постоянные посетительницы. Высшее наслаждение Эмма испытывала тогда, когда ловила на себе их любопытные взгляды и видела, как, оборачиваясь на нее, замедляют шаги женщины, именно женщины, а не мужчины. Она ловила себя на этом нездоровом, соревновании, но ничего не могла с собой поделать. Она ужу была зависима от своей зависти, как наркоман от наркотиков.  
Потом наступали периоды депрессии. Прокатное платье сдавалось, а в душе появлялась зияющая пустота. Отставив недопитую рюмку коньяка, Эмма набрала номер телефона и приосанилась, как боевой конь при звуке трубы.
- Костя, у тебя все в порядке? Тот самый красный кобель с подпалинами? Не ошибся? Ну, хорошо сейчас буду ей звонить. Жди.
Эмма набрала другой номер телефона.
- Это квартира Шерстобитовых? Здравствуйте. Это у вас пропал красный сеттер с коричневым подпалом? Да, не волнуйтесь. Я случайно узнала. Есть возможность его вернуть. Да, можно выкупить у собачников. Я могу. Ну, конечно, заплатите. Даром-то они не отдадут. Ну, сколько вам за своего верного друга не жалко? Ну, долларов пятьсот - семьсот надо отдать, это уж точно. Не волнуйтесь, я сама его привезу к вам. Да потерпите же. Ну, хорошо, хорошо выезжайте. У Центра красоты и встретимся.
Несмотря на не презентабельную внешность, движок у старенькой красной «копейки» был вполне надежен, и она завелась, с жадностью. Вскоре уже на заднем сидении «копейки» торжественно восседал красный сеттер, которого, скосив глаза, Эмма видела в зеркале салона.
Она намеревалась оставить свою «старушку за углом дома при подъезде к Центру красоты и с сеттером на поводке встретить его богатенькую хозяйку. Но все произошло иначе.
Эмма на какой-то время отвлеклась, казалось бы, от свободной дороги, и вдруг… Удар в правое крыло развернул машину против движения. «Справа, значит, я виновата» - только и успела подумать Эмма. Она вздохнула и хотела уже вылезть из машины для разговора, как вдруг увидела, что проехав несколько метров юзом, недалеко от нее остановилась серебристая «Альфа Ромео», Сердце Эммы упало: «Вот это подзалетела на кучу денег». Тело ее буквально окаменело от этой мысли и, превратившись в тесто, тяжело вдавилось в сидение и повалилось на руль.
Пышноволосая шатенка с пухлыми, отлакированными темно-бордовой помадой губами запоздало, уже после удара перекинула ногу на педаль тормоза. Машину развернуло «мордой» к красному «жигуленку», наискось перекрывшему дорогу.
 «Копеечное дерьмо», - сквозь зубы процедила шатенка, глядя на пришибленную «копейку», и решительно вышла из машины. Еще не открыв дверцы «копейки», через стекло она увидела, что водительница грудью привалилось к рулю, и руки плетьми повисли вдоль тела. Шатенка замерла, не решаясь открыть дверцу.
«Боже мой! Неужели мертва?! – пронеслось жуткая мысль. – А может быть, еще можно помочь?». Шатенка рванула дверцу, и ничего еще не успела сообразить, как с заднего сидения к ней бросился ее любимый сеттер. Он на радостях излизал лицо не только хозяйки, но и Эммы, отчего она пришла в себя и открыла глаза.
Со смешанными чувствами обе женщины смотрели друг на друга. В выжидающем взгляде Эммы преобладал страх. В глазах шатенки досада сменилась радостью и оттого, что женщина за рулем жива, и оттого, что она встретилась со своим любимым псом.
- Да черт с ней с машиной! Не она меня покупала! Однова живем, - бодро воскликнула шатенка. – Пойдемте, стресс снимем, - потянула она Эмму за руку. - Выпьем за нас с вами и за… хрен с ними, - махнула она рукой на автомобили.
Шатенка помогла Эмме выйти из машины и под руку повела ее за угол дома, к парадному входу Центра красоты. Медленно идущих женщин вприпрыжку, с радостным лаем и повизгиваньем сопровождал красный сеттер.
- Апполинарий, перестань, - увещевала пса шатенка. – Веди себя прилично.
Но с точки зрения пса он и вел себя прилично, то есть искренно.
Шатенка толкнула тяжелую, звякнувшую колокольцем дверь. Статный охранник в темном костюме с бабочкой, присевшей на белую сорочку, кивнул шатенке, как старой знакомой. Какая-то часть его улыбки досталась и Эмме, отчего она невольно вздернула подбородок и кивнула ему сверху, хотя он и был выше ее ростом.
Внутренний интерьер Центра красоты поразил Эмму сдержанной роскошью и экстравагантностью: большие бежевые кожаные подушки (а не кресла) лежали вдоль стен холла прямо на белом ламинированном полу. Зеркальные стены множили пространство так, что оробевшая Эмма ощутила себя сразу среди множества обнаженных скульптур и дверей совсем потерянной. Недавний стресс уступил место восторгу и осознанию сбывшейся мечты: «Господи, я – здесь».
Видимо, они пришли раньше других посетительниц, по крайней мере пока они были одни.
Они вошли в одну из дверей, на которой красовался вензель в виде цифры «2», и оказались в комнате отдыха. Шатенка достала из стоящего в углу бара коробку конфет, коньяк, рюмки. Разлила. Дверь открылась впустив милую официантку.
- Здравствуйте Ольга Павловна. Что-нибудь надо? Кофе?
- Да, пожалуй, милочка, Только попозже. Я позвоню.
- Ну, за знакомство. Спасибо за Апполинария. Я – Ваша должница, - сказала шатенка, поднимая рюмку. - А «тачки» – дело наживное. Давайте без церемоний. И на – « ты». Я - Ольга,
- Эмма.  
Они выпили за знакомство, потом – за Апполинария, потом за хорошую перспективу.
- А теперь – в сауну, - предложила Ольга.
- Что Вы, - возразила Эмма, - у меня даже купальника нет.
- А зачем он, - засмеялась Ольга, - я же тебя не на пляж приглашаю. Здесь пока еще никого кроме нас нет. Да хоть бы и были…
И она свободными легкими движениями освободилась от всех элементов своей одежды. С вызовом оглянулась на Эмму. Дескать, ну как я? Ответа на свой немой вопрос она и не ожидала, потому что сама знала, что хороша. Эмма сразу же оценила ее фигуру. Действительно, хороша.
Но именно это и побудило Эмму принять вызов. Она знала, что ее тело вполне конкурентноспособно. Более того, Эмма уже давно неосознанно томилась от того, что ее прекрасная фигура – сочетание плавности линий и упругости мышц - была пленницей одежды, что она была скрыта от посторонних глаз, что уже давно никто не восхищался ее прекрасной наготой. Разве что зеркало? Но оно бесстрастно, само по себе оно не выражало необходимого ей восторга.
Эмма решительно сбросила кофточку, лифчик, перешагнула через упавшие трусики. Но в ее сознании невольным предостережением мелькнула мысль: «Ты мечтала посмотреть этот чужой заманчивый мир? Ты его увидела. Вошла в него. Так усмири гордыню. И уйди. Не твое это место. Как бы не влипнуть». Но подкатившая к самому горлу сладкая волна этой самой гордыни отринула рассудочность внутреннего голоса.
Эмма хотела, чтобы эта благополучная дамочка увидела, что она Эмма, ни чем не хуже. Что вот так - без машины и «крутой» одежды - они – на равных. А может быть и… И к черту это вечное предостережение Михаила, «каждый четок, знай свой шесток», которое много лет сидело в ней как заноза даже и тогда, когда она жила уже с Олегом.
Теперь она хотела отомстить этим богатым дамочкам собой, своим точеным телом. Их восхищение ею и будет ее местью.
 Бедная Эмма зачем-то ей надо было все время кому-то за что-то отплатить, как будто все перед нею были виноваты.
- Эммочка да почему же ты у нас не бываешь, - всплеснула руками Ольга, увидев обнаженную Эмму в сауне. – Тебе непременно надо у нас бывать. Я тебя здесь кое с кем познакомлю.
Потом, после бассейна они пили кофе с коньяком, а точнее коньяк с кофе и произносили тосты: за дружбу, за любовь, за женское счастье, за то, чтобы хотелось и моглось и еще за что-то.
Скоро стали появляться другие посетительницы. Первой с Ольгой радостно встретилась Нина Михайловна. После того, как они облобызались, Ольга представила Эмму.
- А мы… мы, кажется, уже знакомы. Ведь вы мне вернули моего Лорда. Как же я вас могу забыть, милая? Рада вас видеть. Да еще здесь.
Постепенно собралось посетительниц до полутора десятка. И восемь из них узнали в Эмме благодетельницу, вернувшую им собак. Не бескорыстно, конечно…
И тут одна из них – жгучая брюнетка Кэт, которая приехала уже сильно выпившей, а здесь еще и добавила, тяжело посмотрела на Эмму исподлобья и развязной походкой подошла к ней вплотную. Сказала громко, чтобы все слышали - как наотмашь ударила:
- Сучка! На нас, на нашей беде, на наших собаках свой бизнес делаешь. Да не среди нас, а в свинарнике тебе место!
Что тут началось!.. Одни кричали, что Эмма сначала сама же собак ворует, а потом за них деньги берет; другие увещевали Кэт: успокойся, мол, подумай, как она может украсть у тебя собаку.
- Может, - настаивала Кэт, - только чужими руками.
- Хрен редьки не слаще!
- А может, она, действительно, выкупает.
- Да, может быть, у нее среди собачников – блат. Шкура!  
- Вот они по блату и отлавливают наших собак. По заданию этой суки. Корче, на хрен она здесь нужна, - настаивала Кэт. Выкинуть ее отсюда – и дело с концом.
- А что? Я – за!
- И я!
- А, может, не надо?
- Надо! Да еще голую!
- Не-е-ет! – испуганно заверещала Эмма. Я же хотела, как лучше. Я же – для собак.
- А надо для людей! –назидательно подытожила Кэт и, сунув всхлипывающей Эмме в руки одежду, вытолкнула ее за дверь.
Надев уже в предбаннике туфли и кофту, Эмма, как оглоушенная, вышла из двери, распахнутой перед ней предупредительно услужливым лакеем. И оказалась на улице.
По пустынной ночной улице она добрела до своей помятой «копейки», у которой кто-то уже успел разбить стекло водительской дверцы и, что называется с мясом, выдрать магнитолу.
 Она села за руль. Машина завелась сразу. Привычно глянув в зеркало, она увидела, что на заднем сидении свернулась, уткнув нос в хвост, какая-то бездомная дворняга, которая вдруг настороженно заворчала. Эмму это неожиданно развеселило.
- Ко мне пришла и на меня же ворчишь? Ну, что ж… Апполинарий… будем дружить, - то ли сквозь смех, то ли сквозь слезы сказала она и рванула с места так, что колеса ее старушки испуганно взвизгнули. – Будешь теперь меня с работы дома ждать, ага? Договорились?